Неточные совпадения
Но
силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как
зверь остервенясь,
На город кинулась.
Я бросился домой. Разъедающая злоба кипела в моем сердце, это чувство бесправия, бессилия, это положение пойманного
зверя, над которым презрительный уличный мальчишка издевается, понимая, что всей
силы тигра недостаточно, чтоб сломить решетку.
Вот тут и начался переполох среди приживалок старой барыни: «Нечистую
силу спугнули
звери, она сюда и переселилась!» Наконец увидали и белое привидение, ходившее по лестнице.
В другом месте скитники встретили еще более ужасную картину. На дороге сидели двое башкир и прямо выли от голодных колик. Страшно было смотреть на их искаженные лица, на дикие глаза. Один погнался за проезжавшими мимо пошевнями на четвереньках, как дикий
зверь, — не было
сил подняться на ноги. Старец Анфим струсил и погнал лошадь. Михей Зотыч закрыл глаза и молился вслух.
Успех травли и гоньбы происходит от того, что лошадям и высоким на ногах собакам снег в две и две с половиной четверти глубины мало мешает скакать, а
зверю напротив: он вязнет почти по уши, скоро устает, выбивается из
сил, и догнать его нетрудно.
Теперь, наскучив оною, не в
силах будучи делать добро, оставил место истинному хищному
зверю.
И поэтому юноши вызывают у старых судей мстительное, тоскливое раздражение ослабевшего
зверя, который видит свежую пищу, но уже не имеет
силы схватить ее, потерял способность насыщаться чужою
силой и болезненно ворчит, уныло воет, видя, что уходит от него источник сытости.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою пагубную власть над народом, бьет, душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни бьют и
звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю
силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
Родник почитают все чудесным, и поверье гласит, что в воде его кроется чудотворная
сила, которую будто бы знают даже и
звери и птицы.
И вот для проповедания этого христианского учения и подтверждения его христианским примером, мы устраиваем среди этих людей мучительные тюрьмы, гильотины, виселицы, казни, приготовления к убийству, на которые употребляем все свои
силы, устраиваем для черного народа идолопоклоннические вероучения, долженствующие одурять их, устраиваем правительственную продажу одурманивающих ядов — вина, табаку, опиума; учреждаем даже проституцию; отдаем землю тем, кому она не нужна; устраиваем зрелища безумной роскоши среди нищеты; уничтожаем всякую возможность всякого подобия христианского общественного мнения; старательно разрушаем устанавливающееся христианское общественное мнение и потом этих-то самых нами самими старательно развращенных людей, запирая их, как диких
зверей, в места, из которых они не могут выскочить и в которых они еще более
звереют, или убивая их, — этих самых нами со всех сторон развращенных людей приводим в доказательство того, что на людей нельзя действовать иначе, как грубым насилием.
Чтобы разорвать прочные петли безысходной скуки, которая сначала раздражает человека, будя в нём
зверя, потом, тихонько умертвив душу его, превращает в тупого скота, чтобы не задохнуться в тугих сетях города Окурова, потребно непрерывное напряжение всей
силы духа, необходима устойчивая вера в человеческий разум. Но её даёт только причащение к великой жизни мира, и нужно, чтобы, как звёзды в небе, человеку всегда были ясно видимы огни всех надежд и желаний, неугасимо пылающие на земле.
«Вот какая щедрая земля в той стране! «Там жило могучее племя людей, они пасли стада и на охоту за
зверями тратили свою
силу и мужество, пировали после охоты, пели песни и играли с девушками.
— Друг мой, успокойся! — сказала умирающая от избытка жизни Негрова, но Дмитрий Яковлевич давно уже сбежал с лестницы; сойдя в сад, он пустился бежать по липовой аллее, вышел вон из сада, прошел село и упал на дороге, лишенный
сил, близкий к удару. Тут только вспомнил он, что письмо осталось в руках Глафиры Львовны. Что делать? — Он рвал свои волосы, как рассерженный
зверь, и катался по траве.
— Конечно, странно, — заметил Дмитрий Яковлевич, — просто непонятно, зачем людям даются такие
силы и стремления, которых некуда употребить. Всякий
зверь ловко приспособлен природой к известной форме жизни. А человек… не ошибка ли тут какая-нибудь? Просто сердцу и уму противно согласиться в возможности того, чтоб прекрасные
силы и стремления давались людям для того, чтоб они разъедали их собственную грудь. На что же это?
Басов (как бы говоря чужими словами.) Конечно… да, друг ты мой. Женщины ближе нас к
зверю. Чтобы подчинить женщину своей воле — нужно применять к ней мягкий, но сильный и красивый в своей
силе, непременно красивый деспотизм.
Изобразить надо все эти мерзости в стиле полудикого варварства, хитрость хищного
зверя в каждом лице, грубую ложь и дикую
силу, среди которых затравливаемый
зверь — Гамлет, «первый в Дании боец», полный благородных порывов, борется притворством и хитростью с таким же орудием врага, обычным тогда орудием войны удалых северян, где
сила и хитрость — оружие…
Почему
звери и люди — которые часто злее злейших
зверей — не тронули тебя, ведь ты шла, даже не имея оружия, единственного друга беззащитных, который не изменяет им, доколе у них есть
сила в руках?
Такие отношения установились у них быстро; в две-три встречи Медынская вполне овладела юношей и начала медленно пытать его. Ей, должно быть, нравилась власть над здоровым, сильным парнем, нравилось будить и укрощать в нем
зверя только голосом и взглядом, и она наслаждалась игрой с ним, уверенная в
силе своей власти. Он уходил от нее полубольной от возбуждения, унося обиду на нее и злобу на себя. А через два дня снова являлся для пытки.
Все это вскипало в груди до напряженного желания, — от
силы которого он задыхался, на глазах его являлись слезы, и ему хотелось кричать, выть
зверем, испугать всех людей — остановить их бессмысленную возню, влить в шум и суету жизни что-то свое, сказать какие-то громкие, твердые слова, направить их всех в одну сторону, а не друг против друга.
Но — ах! — будет еще хуже, когда этот
зверь к своей
силе прикопит немножко ума и дисциплинирует ее!
Выпущенная по красному
зверю Аксинья Тимофеевна шла верхним чутьем и работала как нельзя лучше; заложенная шуба тоже служила Юлии не хуже, как Кречинскому его бычок, и тепло прогревала бесхитростное сердце Долинского. Юлия Азовцова, обозрев поле сражения и сообразив
силу своей тактики и орудий с шаткой позицией атакованного неприятеля, совершенно успокоились. Теперь она не сомневалась, что, как по нотам, разыграет всю свою хитро скомпонованную пьесу.
Да это было и вероятнее, и я отнюдь не хочу этого оспаривать в моей хронике, где должна дать место этим таинственным
зверям, которых вид, годы,
сила, ум и ухватка — все превосходило средства обыкновенного человеческого понимания.
На другой день рано утром, бледный, с мутным взором, беспокойный, как хищный
зверь, рыскал Юрий по лагерю… всё было спокойно, солнце только что начинало разгораться и проникать одежду… вдруг в одном шатре Юрий слышит ропот поцелуев, вздохи, стон любви, смех и снова поцелуи; он прислушивается — он видит щель в разорванном полотне, непреодолимая
сила приковала его к этой щели… его взоры погружаются во внутренность подозрительного шатра… боже правый! он узнает свою Зару в объятиях артиллерийского поручика!
Артамонов старший слушал, покрякивая, много ел, старался меньше пить и уныло чувствовал себя среди этих людей
зверем другой породы. Он знал: все они — вчерашние мужики; видел во всех что-то разбойное, сказочное, внушающее почтение к ним и общее с его отцом. Конечно, отец был бы с ними и в деле и в кутежах, он, вероятно, так же распутничал бы и жёг деньги, точно стружку. Да, деньги — стружка для этих людей, которые неутомимо, со всею
силой строгают всю землю, друг друга, деревню.
Так сказал Соломону Бог, и по слову его познал царь составление мира и действие стихий, постиг начало, конец и середину времен, проник в тайну вечного волнообразного и кругового возвращения событий; у астрономов Библоса, Акры, Саргона, Борсиппы и Ниневии научился он следить за изменением расположения звезд и за годовыми кругами. Знал он также естество всех животных и угадывал чувства
зверей, понимал происхождение и направление ветров, различные свойства растений и
силу целебных трав.
— Наконец, преследуемый
зверь утомится совершенно, выбьется из
сил и ляжет окончательно, или, вернее сказать, упадет, так что приближение охотника и близкое хлопанье арапником его не поднимают; тогда охотник, наскакав на свою добычу, проворно бросается с седла и дубинкой убивает
зверя; если же нужно взять его живьем, то хватает за уши или за загривок, поближе к голове, и, с помощию другого охотника, который немедленно подскакивает, надевает на волка или лису намордник, род уздечки из крепких бечевок;
зверь взнуздывается, как лошадь, веревочкой, свитой пополам с конскими волосами; эта веревочка углубляется в самый зев, так что он не может перекусить ее, да и вообще кусаться не может; уздечка крепко завязывается на шее, близ затылка, и соскочить никак не может; уздечка, разумеется, привязана к веревке, на которой вести
зверя или тащить куда угодно.
Цель этой охоты состоит в том, чтобы гнаться за
зверем верхом до тех пор, пока он, выбившись из
сил, не в состоянии будет сделать ни одного прыжка, и тогда убить его арапником, дубинкой или взять его живьем.
Само собою разумеется, что колдун может произвести и противное тому действие, то есть пули и дробь станут непременно попадать в цель и наносить смертельные раны; рыба,
зверь и птица повлекутся неведомою
силою в сети и снасти и, попавшись, никак не освободятся.
Сергей сел на хозяина, придавил обе его руки коленами и хотел перехватить под руками Катерины Львовны за горло, но в это же мгновение сам отчаянно вскрикнул. При виде своего обидчика кровавая месть приподняла в Зиновии Борисыче все последние его
силы: он страшно рванулся, выдернул из-под Сергеевых колен свои придавленные руки и, вцепившись ими в черные кудри Сергея, как
зверь закусил зубами его горло. Но это было ненадолго: Зиновий Борисыч тотчас же тяжело застонал и уронил голову.
Тетерев. Людей очень удобно делить на дураков и мерзавцев. Мерзавцев — тьмы! Они живут, брат, умом звериным, они верят только в правду
силы… не моей
силы, не этой вот, заключенной в груди и руке моей, а в
силу хитрости… Хитрость — ум
зверя.
Булычов. Всё — отцы. Бог — отец, царь — отец, ты — отец, я — отец. А
силы у нас — нет. И все живем на смерть. Я — не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.
Будут тебе искушения и от вражия
силы страхования: бури и дожди, хлад и зной, змеи и лютые
звери, но ты на страхи не взирай, иди себе тропой Батыевой, пролагая путь ко спасению, не сворачивай ни на десно, ни на шуе…» Благословил Перфила Григорьича отец Михаил; пошел тот.
— Кто бы ни говорил, — молвил Семен Петрович. — Не в том
сила, кто про твои похожденья мне сказывал, а в том, как пособить, что посоветовать, как бы полегче из беды выпутаться. Вот что. Патап-от Чапурин
зверь зверем. Дойдут до него слухи, что с тобой он поделает?
И долго ль
зверь бесчестье наносил
Телам, иного ждавшим погребенья, —
Не ведаю. С утра лишенный
сил...
Все это я взвесил в одну секунду. Оглядываюсь назад — нет ни моих людей, ни шталмейстеров. Что мне было делать? Я начинаю его бить изо всех
сил хлыстом по морде. Я вообще никогда не бью
зверей, а Михал Потапыча даже никогда и не трогал: он был
зверь очень умный, рассудительный и злопамятный, с большим чувством собственного достоинства. Правда, потом пришлось его пристрелить.
—
Зверь не трогает и змея не кусает, потому им от Бога такой предел положен.
Зверя ты не тронь, и он тебя не тронет. Он на этот счет тоже справедливый. Ну опять же кто Бога знает, тому по писанию «дадеся власть наступити на змию и скорпию и на всю
силу вражию». Значит, чего ж тут страшиться? Надо только веру имати. Сказано: «от Господа вся возможная суть».
Море еще бушевало. По-прежнему оно катило свои седые волны, которые нападали на корвет, но
сила их как будто уменьшилась. Море издали не казалось одной сплошной пеной, и водяная пыль не стояла над ним. Оно рокотало, все еще грозное, но не гудело с ревом беснующегося стихийного
зверя.
— Человек я не книжный, — сказал на то Никифор Захарыч, —
силы Писания не разумею, а скажу, что от старых людей слыхал: «Не рыба в рыбах рак, не птица в птицах нетопырь, не
зверь во зверех еж, не муж в мужьях тот, кем жена владает».
В последнее время, как вообще
сила жизни отождествляется у нас с
силою жизни «прекрасного хищного
зверя», так и в области любви возносится на высоту тот же «древний, прекрасный и свободный
зверь, громким кличем призывающий к себе самку». У Толстого только очень редко чувствуется несомненная подчас красота этого
зверя, — например, в молниеносном романе гусара Турбина-старшего со вдовушкою Анной Федоровной. Ярко чувствуется эта красота у подлинных
зверей.
Душа
зверя близка и родна Толстому. Он любит ее за переполняющую ее
силу жизни. Но глубокая пропасть отделяет для него душу
зверя от души человека… Та самая форма
силы жизни, которая в
звере законна, прекрасна и ведет к усилению жизни, — в человеке становится низменною, отвратительною и, как гнилостное бродило, разрушает и умерщвляет жизнь.
Только по большому недоразумению можно относить Толстого к приверженцам этого «прекрасного
зверя».
Зверь одинок. Он полон
силы жизни, но познавательною интуицией своего инстинкта соприкасается с миром только для ближайших, практических своих целей. Высшее, до чего он способен подняться, это — сознание единства со своими детенышами или, — у роевых и стадных животных, — до сознания единства со своей общиной. Живой мир в целом для животного чужд и нем, он для него — только среда, добыча или опасность.
В лесу стало совсем сумрачно. Казалось, будто стволы деревьев плотнее сдвинулись между собою, чтобы преградить нам дорогу. Казалось, что лес, видя, что не в
силах остановить людей, преследовавших его
зверя, позвал на помощь небесные стихии.
Ляхов теперь тоже задыхался. Крепкий, с мускулистым затылком, он смотрел в лицо Александре Михайловне замутившимися, тупо-беспощадными, как у
зверя, глазами. И Александра Михайловна поняла, — от этой животной, жестокой
силы ей не защититься ни убеждениями, ни мольбами.
И всею
силою моей скорби, моей тоски, моих опозоренных мыслей я проклинаю вас, несчастные слабоумные
звери!
Хотя он решил противодействовать всеми
силами своей души гнусным замыслам на него этой «женщины-зверя» и был уверен, что под щитом чистой любви к Маше выйдет победителем из предстоящего ему искуса, но самая необходимость подобной борьбы горьким осадком ложилась ему на сердце.
Старухи и мальчик, увидев в сумраке что-то двигающееся, от страха почли его за привидение или
зверя и что было мочи побежали в противную от замка сторону. Отчаяние придало Густаву
силы, он привстал и, шатаясь, сам не зная, что делает, побрел прямо в замок. На дворе все было тихо. Он прошел его, взошел на первую и вторую ступень террасы, с трудом поставил ногу на третью — здесь
силы совершенно оставили его, и он покатился вниз…
Так огромный
зверь, со всех сторон окруженный маленькими, разъяренными животными и выбившийся из
сил, в бегстве влечет их с собою до тех пор, пока сам падет или их утомит.
Такова была вера Глеба Алексеевича в любимую им девушку, в ее нравственную
силу. Со стороны это было странно, конечно, но это было так. Дарья Николаевна играла с ним как кошка с мышью, известно, что по мышиному мировозрению «сильнее кошки
зверя нет».
Но, видя, что тот не, боится медведя, а только смеется, схватил его с недетской
силой в охапку, посадил на скамейку и закутал в огромную шубу так, что из нее было видно только горящее лицо малютки, окаймленное черной, густой шерстью ужасного
зверя.
Бог — заступник сирот, по своей неизреченной милости одарил Марью Осиповну нравственной
силой, которая с одной стороны держала, как мы видели, в почтительном отдалении от нее эту «женщину-зверя», а с другой спасла ее от отчаяния и гибели среди адской обстановки жизни дома Салтыковых.